Рауль понял, что дальнейшие разговоры бесполезны. Он молча развернул Версерея и, подъехав к пленнику, вытащил из-за пояса нож, чтобы перерезать связывающие его путы.

Как только Гилберт сообразил, что брат не шутит, то перестал смеяться и сердито заорал:

– Отойди, юный дурак! Руки прочь от моего мяса! Эй, вы! А ну, стащите его с коня!

Один из мужчин шагнул было вперед, намереваясь выполнить приказ. Рауль выдернул правую ногу из стремени и ударил его в лицо, опрокинув на спину. Никто из оставшихся солдат не сделал попытки наброситься на юношу, потому что, хотя они и были головорезами Гилберта, но прекрасно понимали, с каким уважением следует относиться к младшему сыну Хуберта де Харкорта.

Видя, что более ни одна живая душа не смеет приблизиться к нему, Рауль перегнулся с седла и быстро перерезал веревки, которыми серва привязали к дереву. А тот, казалось, или уже мертв, или потерял сознание; глаза его были закрыты, а залитое кровью лицо посерело. Когда последние волокна веревки лопнули, он мешком повалился на землю и застыл в неподвижности.

Гилберт яростно пришпорил своего жеребца, намереваясь проучить Рауля, но ловкий удар, которым юноша сбил с ног его слугу, вернул ему хорошее расположение духа и, вместо того чтобы разразиться ругательствами, коими он всегда отводил душу в гневе, Гилберт, хлопнув брата по плечу, воскликнул:

– Отличная работа, задира, клянусь распятием! А я и не знал, что ты на это способен. Но ты все равно промахнулся. Этот грязный холоп всю прошлую неделю скрывал от меня свою дочь, так что мне пришлось избить его до полусмерти, прежде чем удалось узнать, где прячется девчонка.

– Убери от меня свои нечистые лапы! – заявил Рауль. – Если бы в Нормандии можно было найти правосудие, ты бы уже болтался в петле! – Соскользнув со спины Версерея, юноша склонился над крестьянином. – Похоже, ты забил его до смерти.

– Подумаешь, одним вонючим смердом меньше, – отмахнулся Гилберт. – А ты придержи язычок, братец монах, а то я тебе его вырву ненароком. – Лицо его вновь исказилось гримасой недовольства, но в этот миг на глаза ему попалась женщина, несколько минут тому отправившаяся за своей дочерью, и он моментально забыл о безрассудстве Рауля. – Ага! – вскричал Гилберт, – оказывается, она была совсем рядом!

Спрыгнув с седла, он стал ждать их приближения, раскрасневшись и жадно пожирая двух женщин глазами. Старшая тащила дочь за руку, а девочка плакала и упиралась, старательно отворачивая хорошенькое личико, словно боясь увидеть горящий похотью взгляд, который уже раздевал ее. Совсем еще молоденькая, она была сильно напугана и дрожащим голоском обращалась к отцу, умоляя его помочь ей. Но тут ее испуганный взор упал на его неподвижное тело, и она в ужасе всхлипнула. Гилберт схватил свою жертву за руку и притянул к себе, впившись в нее взглядом, пока она замерла, вся дрожа перед ним, а он поднес руку к ее шейке и погладил. Девочка отпрянула, однако мучитель лишь крепче схватил ее, а потом вцепился пальцами в ворот платьишка и рванул книзу, разрывая его.

– Ну-ну, моя застенчивая птичка! – срывающимся от вожделения голосом прохрипел он. – Значит, ты все-таки пришла ко мне, верно? Ты мне очень нравишься, девочка моя. Сейчас я покажу тебе кое-что.

Краем глаза он вдруг уловил у себя за спиной какое-то движение. Гилберт резко дернул головой, оборачиваясь, но отразить удар Рауля, заставшего его врасплох, уже не успевал и вместе с девчонкой повалился на землю. Она в мгновение ока вскочила на ноги и бросилась к отцу, а вот Гилберт остался лежать, приподнявшись на локте, с яростью и страхом глядя Раулю в лицо.

А тот уже выхватил меч из ножен и занес руку для удара.

– Лежи смирно! – приказал юноша. – Я должен сказать тебе кое-что, прежде чем отпущу.

– Ты! – в бешенстве сплюнул Гилберт. – Негодяй! Зарвавшийся щенок! Да я тебе сейчас башку раскрою́ за это!

– Очень может быть, – огрызнулся Рауль, – но это будет потом, а сейчас я бы не советовал тебе пытаться хоть пальцем пошевелить. Да, и прикажи этому отребью, которое ты держишь в телохранителях, стоять на месте, пока я не закончу. – А затем, когда Гилберт лишь бессильно выругался в ответ, он равнодушно добавил: – Знаешь, братишка, делай, как я говорю, иначе проткну тебя, словно свинью, без дальнейших разговоров!

– Проткнешь меня? Да я… да… Святая Дева Мария, щенок окончательно рехнулся! – ахнул Гилберт. – Отпусти меня, юный идиот! Будь я проклят, если не сдеру с тебя живьем шкуру за это!

– Сначала ты поклянешься, что отпустишь девчонку, – невозмутимо продолжал Рауль. – А потом все будет так, как решит отец.

– Отпустить девчонку только потому, что тебе этого захотелось? Ха, да ты вздумал шутить, как я погляжу! – вскричал Гилберт. – Какое тебе дело до этой девчонки, мастер святоша?

– Никакого. Я не якшаюсь со смердами. Но вот что я точно сделаю, так это зарублю тебя, если ты не дашь мне слово. Я считаю до двадцати, Гилберт.

На счете восемнадцать Гилберт разразился богохульствами, после чего неохотно дал слово. Рауль убрал меч в ножны.

– Домой мы поедем вместе, – заявил он, настороженно следя за правой рукой брата. – Садись на коня, тебе больше нечего здесь делать.

Несколько долгих мгновений Гилберт колебался, бросив ладонь на рукоять меча, но Рауль положил этому конец, повернувшись к нему незащищенной спиной. Теперь, когда первый порыв бешеной ярости поутих, Гилберт понимал, что не сможет обнажить меч против младшего брата, когда тот этого не ожидает. Его вновь охватило изумление, вызванное поведением Рауля, и как человек, окончательно сбитый с толку, он машинально поднялся в седло, безуспешно пытаясь своим недалеким умом разобраться в сути произошедшего. Однако тут блуждающий взгляд Гилберта заприметил ехидные улыбки, мелькающие на лицах его людей, и, побагровев, он громовым рыком приказал им трогаться в путь. Не дожидаясь Рауля, Гилберт вонзил шпоры в бока своего жеребца и галопом помчался между деревьев.

Тем временем хозяин дома пришел в себя. Постанывая, он лежал у ног Рауля. Женщины, стоящие рядом с ним на коленях, подняли головы, с тревогой глядя на молодого рыцаря. Они знали – он благородного происхождения, и это внушало им подозрения, поскольку не могли поверить, что он встал на их защиту исключительно из рыцарских порывов.

Рауль, сорвав с пояса свой кошель, уронил его на землю рядом с крестьянином.

– Вот, здесь хватит, чтобы заплатить за дом, – неловко сказал он. – Вам не нужно бояться: он не вернется, я обещаю.

Поймав уздечку Версерея, юноша одним прыжком взлетел в седло с высокой лукой и, кивнув на прощание старшей женщине, поехал вслед за кавалькадой Гилберта.

Когда впереди наконец показался донжон [6] Харкорта, на небе уже перемигивались первые звезды, а на земле вовсю властвовали сумерки. Подъемный мост замка был все еще опущен, и стражник у ворот поджидал юношу. Рауль въехал во внутренний двор; передав Версерея одному из грумов, зашагал к главному зданию, затем быстро взбежал по наружной лестнице к двери, что открывалась в огромную залу.

Как он и предполагал, Гилберт уже был здесь, гневно пересказывая все перипетии стычки отцу и Эйдесу, который сидел верхом на одной из скамеек, захлебываясь от хохота. Рауль с грохотом захлопнул за собой дверь и отстегнул накидку с плеч, швырнув ее в угол. Отец, нахмурившись, взглянул на него, но в глазах его читались растерянность и недоумение, а не гнев.

– Хорошо, нечего сказать! – бросил он. – Ну, что скажешь в свое оправдание, малыш?

– Вот это! – произнес Рауль, входя в круг света, который отбрасывали стоявшие на столе свечи. – Я слишком долго сидел дома без дела, закрывая глаза на то, чего не в силах исправить. – Он посмотрел на Гилберта, кипящего негодованием по другую сторону стола, и на Эйдеса, который все еще посмеивался себе под нос. – Год за годом совершается скотство и непристойности, подобные тем, свидетелем которых я стал сегодня, а мужчины вроде Гилберта и Эйдеса грабят, разоряют Нормандию ради удовлетворения собственной похоти, плевать им на благосостояние нашего герцогства. – Рауль коротко и зло хохотнул, заметив, что у Эйдеса от изумления отвисла челюсть, после чего вновь устремил взгляд на отца, по-прежнему пребывающего в растерянности. – Ты дал мне меч, отец, и я поклялся, что воспользуюсь им ради благого дела. Клянусь Богом, я сдержу слово и буду сражаться им за Нормандию и справедливость! Смотрите! – Выхватив меч из ножен, Рауль повернул его плашмя, показывая руны, выгравированные на лезвии. Дохну́л холодный ветер, потянуло сквозняком, язычок свечи задрожал, и отблески пламени, словно живые, побежали по стали.